Не сдавайся!

Когда летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы.

Кроме одной ― ты уже летишь с моста.

(афоризм, приписываемый выжившему самоубийце)

Он докурил последнюю сигарету и нервно побарабанил пальцами обеих рук по столу перед собой. Всего за один год ― да даже меньше ― жизнь нанесла ему такие сокрушительные удары, что он сломался. Стал бы кто-то его в этом обвинять? Отговаривать? Нет. Разве что пара настоящих друзей, вот только один из них жил на другом конце страны, а другой ― вообще на другом континенте. Пистолет ждал, он вообще никуда не торопился.

Так вот и бывает… Никому не нужный мужик с кучей проблем, некоторые из них неразрешимы в принципе. Зачем мучиться лишние дни, недели, месяцы? Надоело. Всё просто надоело. Он хотел только одного: покоя. Даже если бы бонусом вместе с ним пришло забвение. Как там говорят про самоубийц… В ад без вариантов? Он горько усмехнулся. Хорошо, что он никогда не верил и уже не поверит во всю эту религиозную ерунду. Есть только сознание, источник которого ― мозг. И если мозг уничтожить…

Он взял пистолет, поднёс к лицу, вставил в рот. Нахлынули мысли: а ведь если выстрелить не под тем углом ― пуля пройдёт мимо, выйдя через шею. Он читал про это, о да. Есть риск, что он даже не умрёт ― а вот инвалидом останется. Если кто-то его вдруг спасёт. В любом случае, будет очень больно и мучительно. Нет. Хотелось побыстрее. Чтобы чик ― и всё! Как выключить свет в комнате, в которую никогда больше не планируешь вернуться.

Он приставил дуло прямо к глазному яблоку. Один глаз видел заднюю часть оружия, другой ― огромное тёмное пятно, перекрывшее почти всё поле зрения. Неееет, только не так! Наверное, он уже мог не считать себя трусом, поскольку вообще решился застрелиться. Но в то же время и не настолько храбрым, чтобы без содрогания смотреть смерти не просто в лицо, а прислонившись лбом к её лбу. Пусть будет «по классике»: к виску.

Он приставил пистолет к виску. Палец, лежавший на курке, словно окаменел. Он не чувствовал его и не мог им пошевелить. Рука вспотела, сердце суматошно заколотилось. Что же, вот и всё? Это всё? Да, это всё. Никаких долгов, никаких унижений, никаких больше мук. Разве это не здорово? Умереть в один миг ― вместо того, чтобы медленно умирать ещё неизвестное количество времени. Но почему тогда палец не желает слушаться?

На лбу проступила испарина, а сердце прыгнуло куда-то в горло, и он мог слышать тихие сипы, вырывавшиеся из него с каждым ударом. Струсил? Как бы не так! Если сомневаешься ― просто вспомни всё то, что тебя ждёт, если ты останешься тут! Он зажмурися, стиснул зубы, и с громким стоном надавил на объявивший забастовку правый указательный палец большим левым.

Щелчок.

Осечка.

Он открыл глаза, почему-то стало очень прохладно. Сердце больше не колотилось так бешено ― он вообще не чувствовал его. Облизнул солёные губы. А ведь его уже могло и не быть. С какой-то нечеловеческой отрешённостью он посмотрел на оружие, которое должно было его убить. Да, сейчас он валялся бы на столе, или под столом, или рядом с ним. С дыркой в башке.

«Это не дырка, а отверстие!» ― почему-то вспомнились слова трудовика из школы. Когда он закончил её? Лет двадцать назад, кажется, после восьми классов…

Из раскрытого окна послышалось пение какой-то птички. Она была где-то совсем рядом, поскольку её трели без проблем перекрывали шум улицы.

Он был бы уже мёртв.

Его прошиб сильнейший озноб! Он медленно положил пистолет на стол и резко встал. Обиженно громыхнул опрокинутый табурет. Его бы уже не было! Но он был! Только сейчас он понял, насколько здорово это ― просто жить! Даже со всей давящей на него хренотенью ― пусть! ― он согласен и на такую жизнь! Слышать, видеть, чувствовать, дышать! Он схватился за сердце. Бьётся! Бьётся, мать его! Жив!

Он отошёл от стола с таким чувством, словно бы выбирался из могилы. По крайней мере, так ему казалось, ведь выбираться из могилы ему никогда не доводилось.

За спиной прогремел выстрел! Пуля просвистела совсем рядом с ним и попала в книжный шкаф, выбив из него фонтан щепок. Он вздрогнул и упал на пол. Зрачки его расширились так, что посмотри сейчас кто-то в глаза ― ни за что не смог бы сказать, какого они цвета. Затяжной выстрел, чёрт бы его за ногу!

Останься он у стола ― и пуля попала бы в него. Ха! ХАХА! Он лежал на полу и громко смеялся смехом безумца, а из глаз лились едкие слёзы. Он стучал сжатой в кулак правой рукой по полу и орал:

― Жив! Жив, сссука!

Новый приступ озноба заставил его скрючиться, перевернувшись на бок. Некоторое время он барахтался в позе эмбриона, скребя ногами по полу и издавая неразборчивые булькающие звуки. Затем, когда истерика немного отпустила, он взял себя в руки и подполз к столу так, чтобы избежать даже малейшего шанса оказаться на линии огня.

Осторожно приподнявшись, он дотянулся до пистолета, извлёк магазин и передёрнул затвор. После чего осторожно, словно бы держал гремучую змею или скорпиона, отнёс оружие в ванную, набрал полное ведро холодной воды и утопил в нём пистолет. Только после этого позволил себе с облегчением и огромным удовольствием медленно вздохнуть.

Итак, его бы уже не было. Аж целых два раза. Конечно, не было бы и проблем. Но не было бы и его! Захотелось врезать кулаком по стене, но он подумал, что это было бы уже излишним доказательством того, что он жив. Подавив бессмысленный порыв, он прошёл на кухню, налил стакан коньяка и одним махом вогнал в себя, словно позорную водку. Алкоголь шибанул по глотке, горлу и мозгу, но после случившегося более пьяным он стать уже не смог бы.

Он открыл окно и высунулся на улицу, широко раскинув руки.

― ЙЭЭЭЭЙ-ХЭЙ!

Надо же. Такой погожий, ясный, солнечный летний денёк, а он валялся бы в своей квартире бесполезным куском мяса. Нееет, о нет! Теперь-то, заново родившись, он сполна насладится каждым из отпущенных мгновений. Даже если они и будут полны грязи и боли ― да насрать! Нет никаких грязи и боли в этой жизни, пока человек их сам таковыми не считает. В кармане брюк затрындел телефон.

Он с удивлением уставился на свой старенький айфон, купленный ещё в две тысячи восьмом. Номер звонившего он видел впервые в жизни. Что в новой ― что в старой. Собрался с мыслями, поборов посылаемый коньяком позыв вышвырнуть аппарат в окно, и провёл пальцем по экрану.

― Слушаю.

Ну надо же, даже удалось сказать это совершенно будничным тоном!

― Здравствуйте, я по поводу вашей Хонды. Объявление ещё актуально, ещё продаётся?

Свою изрядно поколесившую по стране япошку он выставил на продажу ещё пару месяцев назад, когда твёрдо решил досрочно расторгнуть контракт с жизнью и начал готовиться к торжественному, как тогда казалось, дню. Деньги, вырученные с продажи, он планировал спустить на последний кутёж. Но жизнь, вечно устраивавшая ему подляну за подляной, не изменила себе и здесь: на объявление не откликнулся никто. И вот же он ― первый покупатель! Он позвонил как раз тогда, когда труп продавца ещё не успел бы даже толком остыть.

― Продана буквально вчера, ― соврал он. ― Спасибо за звонок, объявление я отзову.

Последние слова он произнёс даже со смущением, словно извинялся. Перед этим неизвестным мужиком ли? Или перед собой? Или перед всем миром, который так подло хотел покинуть ещё полчаса назад?

Взгляд скользнул по стоящему на холодильнике семнадцатидюймовому телевизорчику. Интересно, что там в мире происходит в то время, как он уже был бы не жильцом в нём? Время слушать новости новой жизни!

Он включил выпуск городских новостей где-то на середине. Девушка в тёмно-синем пиджаке рассказывала об успехах догхантеров (сволочи, вот уж этих двуногих подонков точно следовало бы перестрелять!), открытии новой больницы (о, это хорошее дело), пожаре, который случился в центре прошлой ночью (зато никто не пострадал почти, лёгкие ожоги в таком пекле ― всё равно как лёгкий испуг). И вдруг…

Страшное ДТП произошло час назад на пересечении проспекта Ленина и улицы Взлётной (ну зашибись, опять кто-то по Взлётной летал), в результате столкновения водитель и пассажир автомобиля Лексус Эль-Эс (дорогая тачка, вот и поделом мажорам, ещё и нарушали, небось) скончались на месте. По словам лейтенанта ГАИ Антона Гурбановского…

И тут он ахнул, увидев на экране номерной знак разбитого вдребезги шестисотого седана цвета чёрный жемчуг. Эта машина, прекрасно известная всему городу, всегда возила только одного пассажира. Если же на заднем сиденье находился кто-то другой ― то машина непременно стояла, ну а тому, кому в неё предложили присесть, можно было только посочувствовать.

Страшный человек, державший под крышей половину города и заставлявший считаться со своим мнением другую половину, непотопляемый и неубиваемый, нашёл свой конец в банальном ДТП, которое случилось на одном из самых проблемных перекрёстков города. Вот бывает же такая ирония судьбы!

Для него это означало, что огромный карточный долг взыскивать больше некому. Про давление, угрозы, побои ― про всё можно отныне навсегда забыть! Он не верил своим глазам, он не верил своим ушам. Конечно, сейчас долго будут докапываться до истины, ибо просто так такие люди в такие аварии не попадают. Но всё же, всё же! Жить теперь стало ровно наполовину легче!

Блин… Если с ним внезапно стало происходить столько всего хорошего, да ещё и подряд… Он решил проверить всё ещё один раз. Может быть даже последний, да, точно последний. Есть призрачный шанс, что ему фартанёт и здесь ― и тогда жизнь станет просто сказочной. Если же нет ― он всё равно насладится ею, просто времени останется чуть меньше… И тем ярче будут впечатления!

Он спустился во двор, к своей ярко-красной Эскот Иннове девяносто пятого года. Хрен-то он кому теперь продаст свою любимую япошку, о нет ― мы ещё побегаем! Можно плюнуть на всё, поколесить по стране, по миру… Да сейчас столько дорог перед ним открывалось, что он мог бы рвануть на колёсах хоть на Марс!

Памятуя о судьбе некоронованного короля города и проглоченном коньяке, он ехал в правом ряду очень осторожно, не быстрее тридцати километров. Цель его поездки находилась в трёх кварталах от дома, совсем рядом. Глупо, конечно, ждать настолько огромного чуда, но всё же… Сегодня, в конце концов, такой день, когда, кажется, возможно вообще всё! Даже пробуждение описываемых Эрнстом Мулдашевым лемурийцев и наступление всеобщего золотого века.

Снова зазвонил телефон. Этот номер он знал более чем прекрасно и потому некоторое время размышлял, стоит ли отвечать или нет. Хотя ещё вчера судорожно схватился бы за трубку, как за последнюю соломинку, способную удержать его над бездной пустоты. Сейчас же он с неохотой провёл пальцем по экрану и лениво поднёс трубку к уху.

― Да?

― Привет… ― послышался наигранно-уставший женский голос. ― Послушай, милый, я была не права. Пусть это будет недоразумением по непониманию, пусть… Чем угодно. Я тоже люблю тебя, родной! Я приеду сегодня же вечером, и всё наладится, и…

Запинаясь, она продолжала говорить что-то ещё. Ох, как он обрадовался бы этому! Ведь ещё вчера буквально на коленях за ней ползал, лил слёзы, рвал волосы, кричал что-то вроде «Да как же так?!» Он печально усмехнулся. Вот же цирк… Нет уж. В старой жизни за тебя, перетрахавшуюся с как минимум тремя левыми мужиками, ещё можно было бы попытаться схватиться. Но не в этой.

― Да пошла ты в жопу, шлюха, ― спокойно и с огромным удовольствием сказал он и сбросил вызов.

Номер незамедлительно и навсегда отправился в чёрный список.

Онкологический центр имени Шабалина встретил его мрачной тишиной широких коридоров, в которых по лавочкам жались редкие пациенты, чьи-то родственники или просто знакомые, а также люди, пришедшие на первичный приём. Он прошёл в регистратуру и заплатил похожему на Билла Гейтса молодому человеку за приём и полное обследование. Вошёл в лифт, поднялся на седьмой этаж и некоторое время просто постоял в вестибюле, взволнованно переминаясь с ноги на ногу и рассматривая репродукцию картины Иеронима Босха «Несение креста». Надо же ― подумалось ему ― посетителям этого учреждения и без того хреново, а они ещё и Босха повесили. И даже Иисус на картине устало закрыл глаза, словно лишь бы не видеть столь вопиюще дурацкий факт.

Он прошёл к кабинету 711, открыл дверь и шагнул навстречу человеку в белом…

― Ну что я тут могу сказать вам… ― развёл руками чернобородый доктор спустя то ли полчаса, то ли целых два часа. ― Ничто не идеально. После нескольких одинаковых диагнозов мы заподозрили, что аппарат неисправен. Сначала пытались починить, потом заказали новый… Как видите, оказались правы. Вы здоровы! Во всяком случае, с нашей точки зрения. Примите мои искренние извинения и… удачной вам Жизни!

В голове всё перевернулось. Он рассеянно улыбался доктору, столь же рассеянно пожимая его руку. Значит вот оно что… Выходит, что главная причина, по которой он решился на самоубийственный шаг… Выходит, что неоперабельный рак печени… Вот эта вот гадость, лишившая его покоя и едва не лишившая рассудка… Выходит, что это был просто неустранимый глюк якобы умной машины?

А ведь он мог бы сейчас валяться в своей квартире, уже успел бы остыть, и самое стрёмное ― никто не стал бы его искать. Ну, кроме, может быть, бляндинистой шлюшки, буде она действительно собралась бы заявиться к нему «сегодня же вечером». Ложный диагноз в таком серьёзном учреждении… Ну надо же.

Из здания онкологического центра вышел совершенно новый человек. Родившийся заново, ничем не отягощённый, научившийся любить жизнь, и уж такая проблема, как отсутствие работы, тем более для него проблемой не являлась. Он был здоров, свободен и мог делать всё, что только пожелает. Он весело спустился по мраморной лестнице, перепрыгивая через две ступени, запрыгнул в Эскот Иннову, пристегнулся и никуда не торопясь поехал домой.